Глава седьмая Штурмовать рейхстаг коммунистом

1

– Поспешил ты, кажется, Виктор, – сказал Орешко Правоторову, когда разведчики вышли от командира полка. – В этой тьме материал для флага найти не легче, чем иголку в стоге сена.

Разведчики обошли много залов и комнат, осмотрели их самым тщательным образом, но безрезультатно. То и дело натыкались на часовых, даже надоело объясняться с ними. Мебель все больше кожаная – диваны, кресла. А в шкафах – бумаги, наверно, дела на политически неблагонадежных немцев, лагерные донесения и прочее. Лишь в одном месте напали на шкаф с тряпьем. С надеждой стали перебирать его, но обнаружили только военное обмундирование.

Вспомнили девушек, освобожденных из концлагеря, тоже искавших красный материал. Уничтожили его фашисты в Германии, что ли? Для ускорения поиска разбились на две группы, а к концу уже стали действовать в одиночку, по двое. Пожалуй, больше всех старался Булатов. Он подал заявление в партию и хочет пойти на штурм с флагом. В углу одной из комнат он долго возился, силясь достать что-то из дивана. Перешагнув через валявшуюся на полу разорванную пуховую перину, Правоторов подошел к Булатову с фонариком:

– Что там, Гриша?

Из раздвинутого дивана тот вытащил два куска красного тика. Правоторов поспешно схватил оба полотнища.

– Давай, Гриша, сошьем их по длине, – сказал он и снял пилотку, чтобы достать иголку с ниткой.

Работа приближалась к концу, когда из соседней комнаты послышалась немецкая речь, а на стене задрожал пучок света. Оба схватились за автоматы, увидев в лучах фонариков двух немецких офицеров, ступивших в кучу пуха. Но вслед за ними вошли Сорокин и Лысенко.

– Где это вы их сцапали?

– Из шкафа вытащили. Интенданты.

Правоторов развернул полотнище. Разведчики. были в восторге, а немцы недоуменно смотрели и не понимали, чему так радуются русские.

– Это ж капут Гитлеру, ферштейн? – указывая на полотнище, повернулся к ним парторг.

– Яволь, Гитлер капут, – ответили офицеры.

– Надо торопиться к подполковнику, – сказал Сорокин, – чтобы допросить этих немцев.

Только тут разведчики разглядели, что оба офицера с ног до головы обсыпаны пухом. Выглядели они до того смешно, что ребята рассмеялись. Это помогло офицерам оправиться от испуга – они поняли, что их не собираются убивать.

– Ну, орлы в курьих перьях, пошли, – показал им на дверь Сорокин.

Со смехом двинулись разведчики по коридору и тут же столкнулись с Пятницким и Щербиной. Давно не видевший земляка, Пятницкий крепко пожал руку Лысенко. Заметив пленных, решил, что ребята возвращаются из поиска, спросил, как там у рейхстага, и удивился, когда Лысенко шутливо сказал:

– Нет, это мы их попутно. Как говорится, на ловца и зверь бежит. Красный материал по всем этажам искали.

– И мы ищем красный материал.

– А вам-то зачем, земляк? Ваш же полк настоящее знамя из армии получил.

– Одно другому не мешает, – ответил Пятницкий.

– Это верно. Может, рядом и установим, а? Услышав разговор земляков, Правоторов заметил:

– Оказывается, не мы одни о флаге подумали. Соревнование знаменосцев получается.

Берест, открыв одну из дверей, увидел в полутемной комнате двух что-то рассматривавших солдат. «Неужели у нас завелись барахольщики?» Еще больше возмутился, узнав Пятницкого и Щербину. Но странно: приход замполита нисколько их не испугал. Больше того, они, кажется, даже обрадовались.

– Матерьяльчик подбираем. Кажется, подходящий. Поглядите… Ну-ка, Петро, потяни на себя…

Замполит увидел красное полотнище и догадался, что подняло солдат в такой ранний час.

– А я, друзья, другое подумал…

Поняв, какие подозрения возникли у замполита, Пятницкий только рукой махнул:

– Эх, товарищ лейтенант, тошно мне от фашистских вещей. Кровью от них пахнет. Закончим войну, один лишь подарок сыну повезу отсюда – игрушку. Есть у них хорошие. Ну, скажем, запряженная лошадка с кучером на облучке. Ключиком заводится. Такая по душе придется парнишке. Детвора со всей деревни прибежит поглазеть.

Берест задержал руки на солдатских плечах. Слова Петра тронули его. Вспомнил: как-то недавно Пятницкий долго сидел с опущенной головой и вдруг с тоской в голосе произнес: «Какое ж это лиходейство – война! Родился у меня сын, скоро три года исполнится, а мне и взглянуть па него не удалось».

– С игрушками, Петр Николаевич, затруднений не будет – в самом лучшем детском магазине подберешь… Пошли-ка, друзья, наверх. Я вам там кое-что вручу.

Берест по-хозяйски вошел в кабинет Гиммлера, открыл сейф и каждому вручил часы.

– Заводите, пусть показывают наше, советское время. Считанные часы остаются Гитлеру. Поднимутся люди, посылайте ко мне, пусть каждый получит памятный подарок…

Поглядел на уходивших с красным полотнищем бойцов и задумался…

Как много самых волнующих воспоминаний у советского человека связано с Красным знаменем! С детских лет. Вот и он, Берест, у развернутого Красного знамени давал Торжественное обещание, когда стал пионером. Не меньше волновался, когда принимал военную присягу. В ленинскую комнату внесли боевое Знамя – святыню части. Было необыкновенно тихо, и голос дрожал, когда произносил клятву. А на фронте? Водружали знамена на отвоеванных у врага высотах, на зданиях освобожденных сел и городов. И здесь, в Берлине, не успели зацепиться за окраину, как всюду: на крышах домов, на балконах, высоких каменных стенах – заполыхали красные знамена. А на шпиле готического собора развевался бело-красный стяг польской армии.

Скоро митинг. Хотелось, чтобы люди почувствовали, что пойдут брать последний рубеж. Хорошо бы провести митинг в кабинете Гиммлера. Не просторный зал привлекал, а чувство гордости, торжество победителя. Там, где сидел фашистский палач, которому казалось, что он на тысячу лет утверждает незыблемый «новый порядок», пусть зазвучат голоса свободных сынов России, положивших конец фашистской тирании.

Нашел Гусева и поделился с ним своими мыслями. К удивлению, тот не поддержал его предложения.

– Ненужный риск, Алексей Прокофьевич: а вдруг в окно влетит снаряд? В подвале надежней.

Резонно. Берест подошел к окну. Совсем рассвело. Напротив массивный прямоугольник серого здания, пробитого и опаленного снарядами, с громадным куполом. Почти все стекла повыбиты, железный каркас крыши – как решето. Массивные закопченные колонны, широкая лестница с развороченными ступенями довершают мрачную картину…

Так вот ты какой, рейхстаг!

Замполит уже знал его историю. С 1871 года здесь размещался угодный кайзеру парламент. В прошлом веке одним из его депутатов был соратник Маркса Вильгельм Либкнехт, а в нашем – сын Вильгельма Карл, который вместе с Розой Люксембург возглавлял немецкий пролетариат в революции 1918 года. Депутатами рейхстага были и Клара Цеткин, и Эрнст Тельман. В 1932 году Клара Цеткин как старейший депутат, открывая заседание рейхстага, призвала создать единый фронт борьбы с фашизмом… Всего за год до фашистского путча.

Да, никогда за всю свою историю рейхстаг не подвергался такому надругательству, как в годы гитлеризма. Сначала фашисты подожгли его, потом превратили в место восхвалений фюрера. А теперь опорный пункт обороны в нем устроили.

Едва забрезжил рассвет, Неустроев проснулся. Первым, кого увидел, был Гусев. Стоя у оконного проема, тот пытался рассмотреть в бинокль площадь и подступы к рейхстагу.

– Что-нибудь видно, Кузьма Владимирович?

– Почти ничего… На, смотри. – Гусев протянул комбату бинокль.

Бой не затихал и ночью… Грохот словно перекатывался из конца в конец по огромному городу. Молнии «катюш» прочерчивали дымное небо. За рекой поднялся огненный столб, – должно быть, взорвался фашистский артиллерийский склад.

Кенигсплац застилали густые клубы дыма и пыли, от рвущихся снарядов то и дело поднимались яркие султаны. Это били наугад зенитки из Тиргартена. Звуки выстрелов сливались с разрывами. И не удивительно: позиции зенитчиков рядом. Вражеские снаряды сотрясали стены «дома Гиммлера», нередко влетали в комнаты. Фашисты часто шарили по площади прожекторами, но их дрожащие лучи не могли пробить клубы дыма и пыли.

– Последние фашистские судороги, – невесело пошутил Гусев, глядя на площадь.

– Точно. Ну, ты пока понаблюдай, Кузьма Владимирович, а я загляну к Зинченко. Насчет пополнения.

– Понастойчивей добивайся, – наказывал Гусев. – У нас не то что батальона, даже роты полного состава не наберется.

«Да, потери в уличных боях, и особенно во время штурма Моабитской тюрьмы и «дома Гиммлера», большие, – шагая по коридорам, думал Неустроев. – Но где взять сейчас людей?»

Вернулся он с добрыми вестями:

– Будут у нас силы, друзья, окрепнет батальон.

Оказывается, в полк пришло несколько сот русских парней, освобожденных из берлинских концлагерей. Рвутся в бой. Им не отказали. И правильно сделали. Неустроев припомнил, как когда-то взял на свой страх и риск Пятницкого. Есть в батальоне и еще несколько бывших узников, и воюют все они на совесть. Вот подучить бы новичков, да жаль, времени нет. Правда, с ними уже занимается майор Соколовский. Обещал быть и в батальоне – помочь подготовить молодых воинов к атаке.

Гусев поднялся на второй этаж. Здесь еще с ночи хозяйничали артиллеристы. Надо же ухитриться – вташили сюда орудия! Говорят, что лучшей позиции не найти. Прямо из комнат, через окна, можно бить по рейхстагу! Гусев усмехнулся: бессильными показались ему малокалиберные орудия против стен двухметровой толщины. Артиллеристы, угадав мысли старшего лейтенанта, уточнили:

– Мы бьем по окнам и бойницам!

Здесь же находился и лейтенант Сорокин с батареей противотанковых орудий. Гусев спросил, что он собирается делать со своими расчетами. Сорокин ответил:

– Мы и в рейхстаг с сорокапятками придем.

В подвале Бодров обмундировывал новичков. Каждого оглядывал со всех сторон, присматривался, как сидит на нем гимнастерка, впору ли ботинки.

– Ускоряй, Федор Алексеевич. Не на парад собираешь!

Но у Бодрова на этот счет свои взгляды.

– Это же важнее всякого парада – штурм рейхстага! Увидев фуражку на недавно освобожденном из лагеря Иване Прыгунове, проговорил:

– Ты все еще в ней? Экий же упрямец! Ты же мишень, понимаешь, мишень!

– Не страшно мне, Федор Алексеевич. Два года я мишенью в лагере был, – смеясь, ответил солдат, чувствовавший себя среди новичков бывалым.

Таким же узником лагерей смерти был и Николай Бык, пришедший в батальон у Кунерсдорфа.

В 1942 году подростком фашисты угнали его в Германию. Лагерь находился километрах в восьмидесяти от Берлина. Тяжело прошел год. Вместе с другом решил бежать. Незаметно разрезали колючую проволоку и ушли. Бродили по лесам, питались чем попало и были счастливы. А через две недели их поймали. Били резиновой палкой с железным прутом внутри.

– Я выжил, а Володя умер под ударами…

Пятницкий взглянул в застланные слезами глаза парня и вспомнил свое недавнее прошлое.

– А моего дружка собаками затравили, гады… – Петр скрипнул зубами. После продолжительной паузы спросил: – Ну а дальше как было?

– В другой лагерь перевели меня, но я и оттуда сбежал. Опять поймали, избили до полусмерти. В марте услыхал, что Красная Армия Одер перешла, и в третий раз убежал. Целый месяц по лесам бродил, пока своих встретил. Поверите, в одну минуту про все невзгоды забыл.

– Это мне знакомо. Молодец ты! – одобрительно проговорил Пятницкий.

– Почему после освобождения из лагеря не отправились домой? – спросил Гусев одного новичка.

– Я хочу возвратиться домой не из рабства, а с войны, – с достоинством ответил тот. – Чтобы никто не смог меня упрекнуть.

Новички согласно поддакивали.

Они окружили старшего лейтенанта, прислушиваясь к тому, что тот говорил. А он стал показывать им, как вставлять капсюль в гранату, как держать ее на предохранительном кольце, как метко бросать в противника.

– Вешайте их на пояс побольше, штук по десять – двенадцать. Понадобится эта карманная артиллерия в рейхстаге.

2

Из всех документов, поступающих в политотдел, самыми волнующими были заявления о приеме в партию. Читая их, майор Зенкин – секретарь дивизионной парт-комиссий – испытывает чувство гордости за советских воинов, будто то волнение, с которым писались заявления, передается ему.

Вспоминает самое трудное время войны, когда большинство заявлений начиналось словами: «Если погибну, прошу считать коммунистом». Глубокий оптимизм воинов, верящих в бессмертие идей партии, заключен в этой фразе.

Невиданный прилив заявлений вызвали ленинские дни. Много их было подано перед вступлением на окраины Берлина, во время борьбы за очищение политической тюрьмы Моабит, перед броском в центральный сектор через Шпрее, В заявлениях гордое заверение: «Буду счастлив в юбилей вождя вступить в созданную им партию», «Желаю идти на рейхстаг коммунистом» или «Последний оплот фашизма хочу брать будучи в рядах родной партии».

Потери коммунистов, идущих впереди, сейчас велики, но на место павших становятся новые. Чем-то это напоминает время, когда умер Ленин и ЦК объявил ленинский набор в партию, на который откликнулись тысячи и тысячи рабочих и крестьян.

Надо поскорее удовлетворить заветное желание бойцов, и лучше всего сделать это в центральном секторе Берлина. Часть членов парткомиссии уже там, в рядах штурмующих, остальные скоро должны перейти по мосту. Майор задумался, где провести заседание. Передовая позиция сейчас в доме министерства внутренних дел, но уж больно осквернено это здание гитлеровскими головорезами. Зашел посоветоваться к начподиву Артюхову.

– Рассмотрим заявления в «доме Гиммлера», – усмехнулся тот. – Заведение, правда, не очень подходящее для приема в партию, но что поделаешь, если оно волей судьбы стало исходным рубежом для решающего штурма.

Известив членов комиссии и парторгов, Зенкин вышел из подвала и пригляделся, прежде чем отправиться в путь. Мост Мольтке все еще продолжала обстреливать вражеская артиллерия.

Первым привел своих людей Каримджан Исаков. И среди них лейтенант Рахимжан Кошкарбаев. Докладывал о нем Исаков спокойно и уверенно:

– По национальности казах. Командует взводом, отличился во многих боях. Смело ворвался и в этот дом, содействуя успеху других подразделений. В своем заявлении пишет: «Прошу принять меня в большевистскую партию, хочу штурмовать рейхстаг коммунистом».

Члены комиссии хорошо знают лейтенанта – о его храбрости писали военные газеты. Понятно им и волнение Рахимжана, который то и дело поправляет черную шевелюру, хотя она в этом совсем не нуждается.

Приняли Кошкарбаева единогласно.

После Исакова Правоторов представил Булатова Григория Петровича, 1926 года рождения, из Кировской области…

Пока парторг докладывал, в глазах Булатова стояла врезавшаяся в память картина. Отец уходит на фронт. Мать плачет. Сегодня Гриша впервые заметил на ее лице рано появившиеся морщины. Знакомые, глядя на пятнадцатилетнего Гришу, вздыхают, – дескать, нелегко придется Анне Михайловне одной с сыном: хиленьким и слабым рос он.

Вздохи соседок задели его самолюбие. «Успокойся, мама, я пойду работать и стану сильным». Два года трудился Гриша в котельной фанерного комбината. Физический труд закалил его – на руках и ногах мускулы стали что железо. Наградой за это были слова матери: «А ты, сынок, и впрямь сильный теперь. Отцу пропишу, порадуется на фронте».

Грише неизвестно, успел ли отец порадоваться его успехам – скоро пришла похоронная… Мать на глазах постарела, а он решил отомстить за отца и тут же, глядя в заплаканные глаза матери, сказал об этом. Минута ее молчания показалась долгой. «Тебе ведь только семнадцать», – неожиданно услышал он. Это было благословение.

«Мама, в военкомате не могут задержать меня, не имеют права, я за отца…»

– Доброволец, самый молодой, но разведчик лихой, – услышал он слова Правоторова, заканчивавшего представление.

– Видно и по наградам, – отметил Зенкин. На груди Булатова орден «Славы» и две медали.

– Хочет брать рейхстаг коммунистом. Приготовил красный флаг.

Булатов выжидающе посмотрел в глаза секретарю парткомиссии.

– Вы что-то хотите сказать, товарищ Булатов?

– Хочу, товарищ майор, – звонко произнес Булатов. – Хочу заверить, что звание коммуниста оправдаю. И прошу выдать мне партдокумент в рейхстаге. Под Знаменем Победы.

Члены комиссии с уважением посмотрели на молодого бойца.

– Так и сделаем. Успеха тебе в штурме рейхстага, Гриша, – тепло сказал Зенкин.

3

Укрывшиеся в подвалах дома министерства внутренних дел части и подразделения готовились к последнему штурму. Все внимание командного состава сейчас обращено на то, чтобы опыт штурмовых групп, добытый на войне, быстро передать новеньким. Рейхстаг вроде бы совсем рядом, но от исходного рубежа атаки его отделяет довольно большая площадь – Кенигсплац. Четыреста, а то и все пятьсот метров наберется. Стало быть, одним рывком ее не преодолеть. Неминуемы короткие перебежки, залегания. И то и другое сопряжено с большими опасностями, требует искусных действий каждого. Командование принимает меры, чтобы облегчить задачу пехотинцам, – на подавление опорных пунктов врага привлекается вся артиллерия не только дивизии, но и корпуса.

Пехотинцы видели, как на левый берег Шпрее стали прибывать орудия разных калибров и реактивные установки. Первые «катюши» появились и во дворе «дома Гиммлера». Минометчики суетились около автомашин. Было непонятно, что они собираются делать. Бить по рейхстагу через дом? Не получится. Хорошо бы выехать им на площадь да сыпануть свои грозные заряды по рейхстагу. Но там их сразу заметят немцы, прекрасно знающие, что это за штуки… Могут и не дать выстрелить.

Когда расчеты «катюш» начали демонтировать установки, бойцы удивились.

– А мы думали, вы помогать пришли, – с огорчением сказал Правоторов.

Сержант с артиллерийскими погонами смерил его насмешливым взглядом:

– Эх ты, пехтура. Недоваривает твой котелок.

Минометчики рассмеялись, подхватили какие-то железные полосы, похожие на рельсы, и понесли к подъезду. Правоторов открыл им двери. У него было хорошее настроение, и он не обиделся на слова сержанта. Артиллерист заметил это и решил загладить свою грубость.

– По-твоему, что ж, «катюша» не может ударить из окон дома? – примирительно произнес он.

– До сей минуты был убежден, что она нераздельна о автомашиной. А теперь начинаю догадываться, – ответил Правоторов, шагая следом за реактивщиками. – Так что насчет котелка ты это зря, сержант.

– Это он пошутил, – отозвался другой сержант. – Царицу полей мы уважаем и любим.

На втором этаже реактивщики повернули вправо по коридору, а Правоторов спустился в подвал – надо было начинать открытое партийное собрание. Сейчас во всех подразделениях проходили партсобрания, на которых шел разговор о штурме рейхстага.

Разведчики собрались в небольшой комнатке, Лейтенант Сорокин, оглядев подчиненных, заметил резкий контраст выражений на их лицах: одни возбуждены, другие несколько сумрачны. Понятное дело. Тут, пожалуй, и он, командир взвода, повинен. Получив приказание выделить для штурма рейхстага группу в десять человек, которая пойдет с красным флагом, он решил сформировать ее из добровольцев и в первую же минуту оказался в затруднении: пожелали все двадцать пять.

Пришлось идти на попятную и самому назначить девятку. В нее вошли Виктор Правоторов, Иван Лысенко, Степан Орешко, Павел Брюховецкий, Михаил Пачковский, Григорий Булатов, Николай Санкин, Петр Долгий и Габидуллин. Остальные, ясное дело, загрустили.

Чтобы как-то развеселить приунывших, лейтенант завел речь о том, что идущая с флагом группа словит в рейхстаге Гитлера и приведет его сюда.

– Сообща наказание ему придумаем.

– Между прочим, подходящую кару писатель Фейхтвангер здорово изобразил, – подхватил Виктор Правоторов. – В романе «Лже-Нерон». События для маскировки описываются тысячелетней давности, а выведен Гитлер.

Парторг рассказал, как казнили трех оголтелых «правителей». Сначала их возили по всем областям. Деревянной колодкой сблизили их головы, а туловище сделали одно, из собачьих шкур. Получилась огромная трехглавая собака.

– Подходяще, – заметил Орешко.

– Только колодку придется сделать не на троих, – сказал Лысенко, – побольше. Скажем, двенадцатиглавого кобеля соорудим из подручных фюрера.

Оживившись, бойцы заговорили о практических делах предстоящего боя: те, что останутся при командире полка, должны четко и быстро выполнять его распоряжения, а идущие на штурм – помнить об ответственности задания – водрузить флаг на рейхстаге.

В это же время начиналось собрание в батальоне Давыдова. Здесь выбыл из строя замполит Лев Шустер, а назначенный на его место капитан Васильчиков еще не успел познакомиться с людьми и делами. Поэтому на собрание пришел замполит полка майор Субботин.

– Ну как, все успели на рейхстаг поглядеть? – спросил майор собравшихся.

– С раннего утра люди у окон торчат, товарищ майор, – ответил капитан Давыдов. – Приходится отгонять, небезопасно ведь.

Как всегда, комбат подтянут. Пышные русые волосы заботливо уложены на правую сторону.

– Я тоже разглядывал Кенигсплац, – неожиданно начал замполит. – И вспомнил, что писали газеты в тридцать третьем году. Тогда эта площадь тоже была в огне. Только не снаряды рвались на ней, как сейчас, – полыхали огромные костры, которыми фашисты ознаменовали свой приход к власти. Горели не дрова, а великие произведения Маркса, Энгельса и Ленина, свезенные из всех библиотек города. Поддерживая пламя, гитлеровские молодчики бросали книги в костры, как кочегары уголь в топку. Будем, товарищи, помнить и об этом, когда ринемся на штурм!

В соседней комнате разорвался снаряд.

Замполит остановился, глядя на слушавших его людей. Они совсем не обращали внимания на грохот вражеской артиллерии. «До чего привычной стала война!» Майор спохватился и продолжил. Он рассказал о том, как любовался тогда Гитлер горевшим рейхстагом, как с восторгом изрек: «Это перст божий. Теперь никто не воспрепятствует нам уничтожить коммунизм железным кулаком».

– Сейчас нам не страшен кулак бесноватого фюрера! Говорят, у него рука отнялась после прошлогоднего покушения генералов.

– Наверно, Гитлер теперь трясется где-нибудь в подземелье хуже того барана, который дрожит, видя, как стригут овцу, – весело бросил лейтенант Греченков.

– Или как тот Мальбрук, что в поход собрался и… – озорно поддержал его лейтенант Литвак.

Глядя на смеющегося Греченкова, майор вспомнил его настроение при вступлении на немецкую землю. Отошел парень. Позавчера на Альт Моабите голодному немчонку кусок хлеба дал, показал, куда спрятаться от снарядов.

Прения открыл лейтенант Греченков. Как рапорт отдал партсобранию:

– К штурму рейхстага рота готова!

У правого угла подвала сильно грохнуло, – наверно, два или три снаряда сразу. С потолка и стен посыпалась штукатурка. Греченков кивнул туда головой:

– Кусают и комары до поры. Поступит приказ, и мы живо доберемся до этих стрельцов, замест пыжа в пушку их забьем.

За ним выступили командиры взводов.

– Вот товарищ майор нам рассказал, что и у себя дома фашисты творили злодеяния, – сказал лейтенант Литвак. – За одно только уничтожение книг пролетарских вождей Гитлера надо казнить. Я уж не говорю о тех, кого Гитлер гноил в Моабите, уничтожал в концлагерях.

Замполит отметил, что взводный оправился от недавней тяжелой контузии.

Лейтенант Атаев сидел на полу, привычно сложив ноги калачиком. Получив слово, быстро поднялся.

– Гитлер хотел сжечь наши идеи, – гневно бросил он, – но их никакой огонь не мог взять. Они привели нас к Берлину и сегодня поведут на последний штурм. Подтверждается восточная пословица: «Сильный телом победит одного, а сильный духом – тысячи».

Лейтенант Кошкарбаев взволнованно произнес:

– Я счастлив, что на штурм иду коммунистом. Во взводе уверен, как в самом себе.

В отличие от других Давыдов говорил ровным голосом, в котором, однако, ощущалась озабоченность:

– Наш батальон призван проложить путь к рейхстагу через Кенигсплац. Прямо скажу: на этой площади нам понадобится весь наш боевой опыт. Гитлеровцы взяли площадь под обстрел с трех сторон. Как никогда, приобретает значение личная инициатива и находчивость. В бушующем огне команды не жди. Каждый солдат сам себе командир. Сам определяй, где перебежать, где переползти, где передохнуть. В ходе боя коммунисты должны показать это личным примером.

Парторг батальона Исаков зачитал проект решения:

– «Оказать всемерную помощь командирам в подготовке предстоящего боя, чтобы каждый воин хорошо усвоил боевую задачу, овладел приемами боевых действий, осознал ответственность последнего штурма.

Коммунистам идти впереди, презирая опасность и смерть. Возьмем рейхстаг, очистим Германию от фашистской скверны – и конец войне».

Проголосовали дружно.

Закрывая собрание, Исаков сказал:

– Пусть как весенний гром прогремит в Москве салют в честь Победы!